До и после моей смерти - Григорий Аграновский

– Как ты, Шкульчик? – судя по голосу, Вадим был готов к самому худшему.

– Привет – жизнерадостно отозвался Шкуль, собирая в тряпку косточки с раковины и прилавка. Нормально все, спасибо.

– Ну, слава богу! – выдохнул Вощинский. Тогда вот что. Зайди, пожалуйста, в клинику, я напишу тебе, что нужно принимать. Вчера я не стал этого делать, ты все равно ничего не слышал.

– Зачем?

– Что – зачем?

– Зачем мне что-то ещё принимать?

Вадим тяжко вздохнул – Гоша догадался, что он не первый, кому Вощинскому приходится объяснять это.

– Для того, чтобы по возможности нормально жить… все это время – в последний момент он «объехал» слово «оставшееся».

– Хорошо, согласился Шкуль. Только… Слушай, к тебе далеко ехать, а времени у меня мало… Ну, ты в курсе. Давай встретимся где-нибудь в городе, в центре?

– Тогда только завтра – сегодня у меня две операции, а вечером – ученый совет.

– Завтра в семь, в Квинс.

– Квинс? Где это?

Шкуль объяснил…

Вадим Вощинский каким-то образом перепрыгнул в 21-й век прямо из 19-го, минуя 20-й…

Пока не искаженная электроникой речь – устная и письменная – служила людям единственным средством общения, этот вид млекопитающих был очень многочисленным. Вплоть до Второй мировой войны, он, несмотря ни на что, всё ещё представлял из себя довольно большую популяцию. Он значительно поредел в военные и послевоенные годы, потому что во все века и у всех народов нес самые большие потери во времена войн, революций и политических катаклизмов… Несмотря ни на что, единичных его представителей ещё можно было встретить на Земном Шаре вплоть до начала восьмидесятых…

Но сегодня – Шкуль был убежден в этом – Вадим Вощинский оставался чудом сохранившимся, единственным экземпляром этого вымершего вида.

Они дружили ещё со школы.

Таких как Вощинский теперь называют «ботаниками», хотя слово «чудак» характеризовало их куда точнее. Вадим все десять лет был отличником и недотепой, забывавшим дома тетради, надевавшим чужие пальто в гардеробе, путавшим время и места встреч…

Закончив медицинский факультет, он начал работать врачом в республиканском онкоцентре и как-то незаметно, но очень быстро стал одним из лучших и самых известных онкологов в стране, профессором и главным врачом клиники.

Он старался выглядеть старше своих лет и быть похожим на настоящего, старорежимного профессора: игнорировал букву «р», носил бородку клинышком, а в нагрудном кармане – белый платочек треугольничком, вместо очков пользовался пенсне, вместо часов – карманным хронометром на цепочке и, кажется, даже оперировал в «бабочке»…

Закончили с рецептами и инструкциями – и Вощинский начал с любопытством осматриваться.

– Не уютно тут как-то – наконец вынес он приговор. – И музыка слишком громкая.

– Кормят вкусно – попытался оправдаться Гоша.

– Дорого! – упорствовал Вадим, заглянув в меню.

Шкуль улыбнулся:

– Я угощаю!

На этот раз он ограничился пивом с чесночными гренками. Вощинский, поморщившись от слова «пиво», заказал двойной эспрессо с мороженым.

– Ты очень быстро справился с психологическим шоком – сказал доктор, когда официантка ушла. – Молодец, многим в этой ситуации психолог требуется…

Шкуль усмехнулся:

– Я очень быстро понял выгоду своего положения. Теперь я, наконец, могу позволить себе заняться тем, чем хочется мне, а не заказчикам. Я стал свободным и счастливым.

– Не все это понимают – отозвался Вощинский. Для большинства сам факт жизни, то есть, физического существования – уже счастье. Вернее, счастье невозможно без этого…

– Не говоря уже о свободе – подхватил Шкуль.

После гибели жены доктор остался для Гоши единственным представителем рода человеческого, с которым он мог общаться не только на бытовые темы. Поэтому сейчас он был рад встрече и возможности «хорошего разговора».

– Это для тех, кому нечего терять, кроме вкусной и здоровой пищи. Для меня – есть и хочется это сохранить. Если удастся сохранить, физическая смерть не имеет значения.

– Что ты имеешь в виду? – насторожился Вадим.

– Высшую ценность.

– Гоша, ты начинаешь меня пугать!..

– «Высшая ценность» – так говорят обычно о человеческой жизни. – Шкуль подождал, пока подошедшая официантка поставила на стол их заказ и ушла. Затем сделал большой глоток пива, подцепил и отправил в рот одну гренку, изобразил на лице приятное удивление – и продолжил:

– Но что это такое – «Высшая ценность»? В данном контексте – ничего, пустой звук. Потому что, если на секундочку поверить в то, что жизнь каждого человека стоит так дорого, то, например, за меня, за мою жизнь сейчас должна была бы бороться вся Всемирная организация здравоохранения. И за жизнь каждого из пациентов твоей клиники – тоже.

– Она и борется! – буркнул сердито Вощинский. – В моем лице. Я лично, как представитель ВОЗ, борюсь за жизнь каждого пациента.

– Это чисто формальный аргумент – Гоша улыбнулся снисходительно, как учитель, которому приходится объяснять ученику общеизвестные вещи. – Во-первых, ты лично – еще не вся ВОЗ. У ВОЗ нет списков всех больных раком и она не ставит на контроль лечение и динамику изменения состояния каждого больного. И ты – уж извини – не отвечаешь ни перед ВОЗ, ни перед кем другим за исход лечения – только перед собственной совестью и профессиональным долгом. А если бы каждая жизнь была действительно высшей ценностью, то именно так и должно было быть.

Вадим возмущенно открыл было рот, но Шкуль жестом попросил его не перебивать.

– Во-вторых, если политики и чиновники употребляют такие сильные выражения, да ещё обобщают – «для нас человеческая жизнь – высшая ценность!» – значит, речь идет уже не только о ВОЗ, но обо всем человечестве. По крайней мере – обо всех жителях той страны, политики которой это говорят – а так говорят почти все политики в мире. А много ли найдется людей, готовых как-то принять участие в моей ситуации, если мы сейчас выйдем на улицу и начнем останавливать прохожих?..

Гоша снова жестом не дал Вощинскому возразить.

– Наконец, в-третьих, и самых главных – дело вообще не в этом. Это выражение звучит так абсурдно, потому что те, кто его употребляют, на самом деле не понимают его истинный смысл. Стоит только понять, в частности, смысл слова «жизнь» – и все становится на свои места.

Шкуль перевел дух и вспомнил про пиво. Доктор воспользовался возникшей паузой:

– По-моему, это как раз ты строишь свои доказательства на принципе доведения до абсурда. Невозможно же от каждого требовать… Если, например, кто-то говорит, что любит людей, это не значит, что он должен каждому человеку…

– Именно это и значит – перебил Гоша – должен принять участие в судьбе каждого обратившегося к нему человека. Или – не обобщать. Но я не договорил. Так вот, суть в том, что под словом «жизнь» они – Шкуль улыбнулся: и ты, как вождь мирового материализма – понимают именно жизнь физическую. В то время, как я понимаю под этим жизнь духовную – то, что называется внутренним миром человека. И если это мое понимание верно, то фраза «жизнь – это высшая ценность» становится вполне осмысленной. Что, в свою очередь, доказывает верность моего понимания жизни… Ты читаешь книги по истории?

– Иногда.

– А я давно уже кроме них ничего не читаю. Ты знаешь о моем интересе к русской революции и гражданской войне. Так вот, когда читаешь о политиках или военачальниках той поры – вся эта борьба, эти страсти – ну, вспомни хотя бы плакатного Ленина с перекошенным ртом и указующей рукой… Двигавшие миллионы людей туда-сюда, даже в эмиграции не прекращавшие борьбу… Невольно думаешь: что от всех них осталось? Не от их тел, а от всех этих страстей и событий. Куда делось? Тлен и пепел. Несколько строчек в школьном учебнике. А во всей истории человечества?..

– Пока все это довольно банально – Вощинский закинул ногу на ногу и скрестил на груди руки, клинышек его бородки нацелился в Гошин глаз, как наконечник копья.

– Гоша, ты собираешься доказывать мне, что у каждого человека есть внутренний мир?

– Так вот, меня всегда интересовало, куда все это девается, когда человек умирает? – продолжал Шкуль, игнорируя иронию доктора.

– Боюсь тебя разочаровать, Шкульчик, но, думаю, что со смертью человека умирает и его тело, и его духовный мир.

– А я думаю, что нет! – тихо возразил Гоша. – Этого не может быть, потому что иначе Богу не имело смысла создавать человека. Трудно поверить, что любовь, ненависть, творчество, счастье и горе, взлеты и падения, которые каждый переживает в жизни, все это – только для «внутреннего употребления» и бесследно исчезает после смерти…

«Остапа понесло!» – усмехнулся про себя Шкуль, но тут же нашел новый, как ему показалось, очень удачный образ, иллюстрирующий его мысль: